«Новая газета» рассказала о жителях Карелии, которые умерли от ковида

«Новая газета» опубликовала большой текст о том, что некоторые жители Карелии не могли устроить своих больных ковидом родственников в госпиталь. Многие из них жили в местах, где условий для лечения нет, а когда близких все-таки переводили в Петрозаводск, то было слишком поздно. Карельский Минздрав также ознакомился с текстом и не увидел нарушений в лечении больных. Публикуем выдержки из этих историй.

Инна Гардевич, жена Андрея Королева из Сегежи:

Андрей Королев с дочкой. Фото из семейного архива

Семья Инны и Андрея не знают, когда и где они заразились коронавирусом, но у них были все соответствующие симптомы. Первый тест показал отрицательный результат, врачи сказали лечиться по схеме, которую прописал врач. 

«Мы продержались некоторое время, но Андрею становилось хуже. В один из вечеров, когда он совсем тяжело дышал, а температура под 40 не падала, я вызвала скорую. Скорая приехала, стала проверять сатурацию кислорода в крови. Фельдшер замерил и приборчик свой быстро спрятал. Спросила, сколько кислорода, а он мне 92 или 93. Уговорила померить еще, чтоб точно. Показало 89.

Я в те дни постоянно читала про болезнь. Понимала, что это ненормально. Уговорила забрать мужа в больницу. Когда его увезли, пыталась узнать, как его лечат, как меняется состояние — все-таки вторая степень поражения легких. Безуспешно.

Из-за того, что не было ни прогресса в лечении, ни информации, стала писать всюду, куда можно. Но понимала, что официальные запросы будут регистрировать, пересылать, а все это потерянное время. Кстати, в этом не ошиблась. Уже после смерти мужа на мою почту приходили уведомления о регистрации заявлений с просьбами его спасти.

Стала писать Охлопкову, он делал запросы в ЦРБ, а уже потом отписывался мне. Напрямую больница никак не хотела контактировать. С ним же стали говорить о переводе в Петрозаводск.

Отпускать Андрея больница не хотела. Я понимаю, конечно, это затратно, доставлять можно только вертолетом. Но тут вопрос: зачем было затягивать до момента, когда наземная транспортировка не подходит?

Когда он все же поступил в Петрозаводск (это произошло 10 января), принимающий врач сказал, что к сегежским коллегам у него много вопросов. Что нужно было постараться, чтобы запустить до такой степени здорового 53-летнего мужчину. Через два дня Андрей умер. Но не от коронавируса, нет, от пневмонии».

Наталия Герасимова, внучка Ирины Бобровой из Пудожа

Ирина Боброва (в центре) с семьей. Фото из архива

82-летня Ирину Боброву госпитализировали в Медвежьегорскую больницу — сначала ее лечили дома, но родные добились госпитализации. Заболела также и мама девушки. 

«Дозвониться было тяжело. Но мы не так сильно волновались, потому что вместе с бабушкой в палате была мама: их поместили вместе, когда маме стало лучше. Мама за ней ухаживала, просила врачей дать подышать — бабушка стеснялась.Все стало хуже, когда маму выписали.

Бабушку положили на ИВЛ, но быстро сняли из-за нехватки мест. Говорили, что ей лучше, но верилось с трудом: у нее начался фиброз и стоматит. Мы купили лекарства, передали вместе со свежими вещами в больницу — просили переодевать бабушку, сама она уже едва двигалась. И стали добиваться, чтобы ее отправили в Петрозаводск.

Связались с заведующим отделением пульмонологии в Петрозаводске, он нас услышал и согласился принять бабушку. Но не сразу — мест просто не было. Она так обрадовалась, когда сказали, что переведут в Петрозаводск. Перевозить должны были 9 января, а 6-го числа бабушки не стало. Уже после ее смерти нам вернули из больницы почти не тронутое лекарство от стоматита и стопки чистого белья».

Елена Красовская, жена Сергея Колпакова из Сегежи

Сергей Колпаков с женой. Фото: личный архив

49-летний Сергей всю жизнь работал на Сегежском ЦБК машинистом бумагоделательной машины. Болезнь протекала тяжело. 

«Уже 6 января пришлось вызывать скорую, потому что Сергею быстро становилось хуже. Сделали укол и сказали ждать, в праздники никто бы не пришел. 9 января удалось сделать томографию — стекловидное тело в легких. На следующий день взяли мазки и подтвердили коронавирус. А уже 11-го числа вечером Сергею стало не хватать воздуха, сатурация упала, снова скорая. В полночь его положили в обсервацию, а утром перевели на интенсивную терапию.

Я часто звонила, разговаривала или с заведующим, или с дежурным врачом, давали иногда поговорить с мужем. Разговор почти всегда один и тот же: эту болезнь надо вылежать, вылежать и еще раз вылежать, у Сергея состояние тяжелое, но он под присмотром, сам кушает и даже читает. Только спрашивала о переводе в Петрозаводск, сразу запугивали, что транспортировка ему навредит или вообще убьет. Говорили, что консультируются с Петрозаводском и я зря паникую.

Так прошло две недели. Я беспокоилась из-за того, что его не выводили с интенсивной терапии, решила писать везде и поговорить с начмедом — она уверяла, что транспортировка для Сергея опасна. Вмешалось и руководство ЦБК — в больницу отправили официальный запрос о состоянии. В тот день меня пустили в палату — убедиться, что все хорошо. Но что я могла увидеть за десять минут, когда он в кислородной маске?

1 февраля Сергей умер. После вскрытия написали, что коронавирус подтвержден, но на днях я позвонила, чтобы узнать результаты гистологии. Мне заявили, что подробности будут только по запросу, а пока могут только сказать, что коронавируса у Сергея не было и умер он от сердца. Я теперь совсем ничего не понимаю. Спросила у патологоанатома, от чего тогда его лечили три недели. А она ответила, что это не к ней вопросы».

Анастасия Пиманова, дочь Натальи Спасской из Пудожа:

Наталия Спасская с дочерьми. Фото из семейного архива

53-летняя Наталья Спасская никогда серьезно не болела — у нее было хорошее здоровье и отсутствие хронических болезней. 

«2 февраля ее забрали из Пудожской больницы в Сегежскую, чтобы сделать тест. Забрали, потому что в нашем районе коронавирусного отделения или хотя бы томографа просто нет. Уже на следующее утро был результат—положительный.

Мы забеспокоились, особенно когда узнали об условиях: ей толком ничего не делали, только кислород давали и ставили уколы в живот. Ухода там нет. Дошло до того, что мама упала и неизвестно сколько пролежала на холодном полу. Она только от того очнулась, что ей стало холодно.

Семья начала добиваться перевода в Петрозаводск, привлекали внимание через соцсети. Получилось на удивление быстро: связывались с Минздравом, Парфенчиковым, Охлопковым. За два часа все решилось.

Но даже в Петрозаводске лучше ей не становится. Врачи говорят, если б ей в Сегеже стали сразу все делать, то многое можно было бы изменить. Просто запустили. С 13-го числа она на ИВЛ. Нам прямо сказали, что шансов почти нет, но мы не верим».

Сейчас мамы Анастасии Пимановой уже нет в живых.