Как Куприн сосну спас
Нашествие зловредного коронавируса, ставшее всемирной напастью последнего года второго десятилетия XXI века, лишило Александра Ивановича Куприна юбилейных торжеств в городе Устюжне и в селе Даниловском на западе Вологодской области. Куприн не раз приезжал сюда, подолгу гостил в усадьбе своего друга Фёдора Дмитриевича Батюшкова.
...На тронутой ржавчиной спинке ажурной железной скамьи примостилась пёстрая сойка. Мягкость моих шагов привередливую пичугу обмануть не смогла, и птица рассвистелась от всей души.
Я присел на тёплый металл и оглянулся на усадьбу. Достойный друг Пушкина – «Батюшков нежный», как назвал его Осип Мандельштам, в беломраморном воплощении задумчиво смотрел на сумеречную мрачность аллеи.
В родовых пенатах поэт бывал не слишком часто, а последние три десятка омрачённых душевной болезнью лет и подавно провёл в Вологде, словно избегая встреч с ужасами, настигшими его предков в имении, ныне ставшем Музеем-усадьбой Батюшковых и А.И. Куприна.
Беды владельцев села Даниловского начались с подозрительности императрицы Екатерины Великой и чрезмерного пристрастия захолустного дворянства к болтовне. Не любившая «пропускать врак без исследования» царица прознала, что где-то в глухомани тогдашней Новгородской губернии объявился якобы потомок покойной царицы Елизаветы Петровны и... английского короля. Незадачливого претендента на два престола вскорости схватили, распознав в нём подпоручика Ипполита Опочинина. Заехав в здешние места ради покупки лошадей для своего полка, Опочинин так спелся с помещиком Ильёй Батюшковым, что приятели доболтались до намерений схватить Екатерину и заточить её в монастырь.
Царствие покровительницы муз и собирательницы стаи доблестных «екатерининских орлов» было блестящим, но отнюдь не милосердным к длинноязыким провинциалам. Незадачливые «заговорщики» попали под следствие, в проведении которого особенно усердствовал обер-прокурор Всеволожский, набравшийся таким образом первичного опыта общения с самозванцами и удостоившийся в конце концов высочайшего доверия, став одним из судей Пугачёва. Нелишним будет упомянуть, что деятельным помощником обер-прокурора оказался гвардии поручик Архаров, выбившийся много позднее в московские обер-полицмейстеры, благодаря чему ревностных, но туповатых слуг закона и по сей день кличут архаровцами.
Частый гребень чиновничьего усердия прошёлся по окрестным усадьбам, выдёргивая пред очи обер-прокурора то одного, то другого ошалевшего от страха помещика. Петербургские ревнители верноподданничества не скупились на «увещания», как тогда изящно называли пытки. Речь велась уже не о сговоре устроить монастырское затворничество Екатерины II: хитроумный Всеволожский кроил страшное дело о плане убийства царицы и был, кажется, не прочь притянуть к нему цесаревича Павла, а в придачу и впавшего в немилость Григория Орлова...
До отставного фаворита императрицы «смершевцы» восемнадцатого столетия так и не добрались, но Илью Батюшкова заковали в «железа» и отправили в заполярную Мангазею. В конце концов петербургские церберы расщедрились на кое-какое милосердие: Батюшкова-помещика втихую, никого из близких страдальца не извещая, избавили от оков, но домой не отпустили. Другим послаблением стало увеличение казённых затрат на содержание горе-злоумышленника с двух копеек до медного пятака в день. Император Павел вернул несчастному чин и дворянство, дозволив въезжать в Москву и в Петербург, но монаршьей милостью ссыльный воспользоваться не успел. Дата кончины затерялась в архивах, а могила сгинула вместе с покинутой людьми Мангазеей.
С перепугу или под пыткой Илья Батюшков впутал в чре- ватую эшафотом историю племянника Николая. Заполярных морозов отцу поэта, правда, испытать не довелось. Наказание свелось к приказу сидеть в своей деревне и не болтать, да только обернулось оно манией преследования для него самого и, возможно, подтолкнуло к безумию прославившегося впоследствии сына.
Вначале нынешнего века, когда в усадьбу Даниловское впервые приехал передохнуть от петербургских загулов Александр Куприн. Зазвал его сюда последний владелец имения Фёдор Дмитриевич Батюшков – известный литературовед, критик и опять же не прямой, но потомок поэта. Приглашение не обошлось без дружеской корысти. Профессору и редактору журнала «Современный мир» обидно было, что буйный нрав Куприна слишком часто уводит того от письменного стола к трактирному застолью, и он надеялся, что вдали от «писательского» ресторана «Вена» перо живого классика куда прытче заскользит по бумаге.
В надеждах на купринскую трезвость Батюшков, конечно, дал маху. Куприн нередко сбегал из Даниловского в полюбившийся ему устюженский трактир Гамова, но умудрялся писать и в обеденном зале, откуда без усилий переносился в мыслях то к холмам Палестины, где премудрый царь Соломон встретил сторожившую виноградник Суламифь, то в жестокий мир персонажей «Ямы».
...С железной скамьи в парке Даниловского, на которой я вспоминал дела былых веков, видна аллея, по которой уже с 1812 года подъезжали к господскому дому все его владельцы и гости. Предание гласит, что деревья сажали пленные французы, застрявшие в России после бегства Наполеона. Тенистый свод аллеи Куприн вспоминал и в эмиграции, горько скорбя по участи деревьев, порубленных, как он считал, после революции на дрова. Плохому поверить нетрудно, но, к счастью, ошибся Куприн! Помилованные крестьянскими топорами деревья и сейчас зелены. Цела и сосна, которую писатель выкупил у мужиков, уже поднёсших пилу к основанию ствола. Предание гласит, что Куприн, случайно проезжавший мимо, пожалел дерево и, посулив вальщикам ведро водки, обязал мужиков оставить сосну в покое.
Про отголосок из прошлого поведал мне профессор Колесников. Приехав сюда учительствовать ещё в двадцатые годы, он застал в народном доме старинный беккеровский рояль, который привезли из имения Свистуны, принадлежавшего известной тогда пианистке Вере Сипягиной-Лилиенфельд. Инструмент давным-давно не настраивали, звучал он кошмарно, а тапёр, пытавшийся подыгрывать происходившему на киноэкране, вполне соответствал инструменту в его клубном состоянии. В девяностые годы прошлого столетия разнеслась молва, что удалось найти «сипягинский» рояль. Я спросил об этом заместителя директора Устюженского краеведческого музея Светлану Берёзкину, но услышал в ответ, что, к сожалению, о подлинности речь не идёт, тот самый рояль пришёл в негодность ещё до войны, и судьбу его угадать нетрудно.
Из мемуаров первой жены писателя, Марии Карловны Куприной-Иорданской, известно, что сюжетом знаменитого рассказа он обязан реальной истории. Но вот «Аппассионату», ставшую музыкальным лейтмотивом рассказа, Куприн услышал в устюженских краях. Неподалёку от Даниловского располагалось имение знаменитой пианистки Веры Сипягиной-Лилиенфельд. Её пальцы и пробудили перед гостями, среди которых был Куприн, усадебный белый рояль, оживили в памяти писателя давний петербургский анекдот, превращённый купринским пером в реквием по безнадёжной и чистой любви.
«Я слушала её игру и раньше – в концертах и здесь, дома, – писала М.К. Куприна- Иорданская. – Исполнение её при безукоризненно высокой технике было бездушно и не трогало. Поэтому я не ждала от неё проникновенного исполнения «Аппассионаты». Но в этот вечер она вложила в свою игру то трагическое чувство, каким была её последняя, безнадёжная любовь... Так, как в этот вечер, никогда раньше она не играла. Её лицо, освещённое свечами, стоявшими на рояле, было бледно, по щекам катились слёзы».
Мрачные предчувствия Куприна о судьбе запомнившейся ему аллеи не сбылись, зато исчезло из Устюжны многое другое. В «святые» девяностые, как предлагает именовать этот мрачноватый период небезызвестная номенклатурная вдова, «красный петух» слизнул облюбованный Куприным трактир. Сгорела – вот парадокс – и уникальная пожарная каланча, походившая внешне скорее на приморский маяк, нежели на смотровую вышку. Нет в городе и дивной иконы «Богоматерь Одигитрия», которую в Смуту проносили по стенам укреплений, готовясь отражать подступивших поляков.
Икону эту, перед которой стаивали Батюшков и Куприн, радовавшую и утешавшую устюженцев в соборе Рождества Богородицы, вместе с несколькими ещё товарками по несчастью выкрали в несвятые для реликвий годы неведомые до сих грабители. Через несколько лет Богородица нашлась в частной галерее на берегах Темзы. Владелец коллекции, не подозревавший о происхождении приобретённой им случайно иконы, махнул рукой на утрату немалых денег и вернул сокровище в Россию. А потом начались не вполне понятные интриги, в результате которых «Богоматерь Одигитрия», несмотря на мольбы устюженских музейщиков, была тогдашней Росохранкультурой помещена в столичный храм Христа Спасителя...
Нет ни в городе, ни в Даниловском и памятника Куприну. Надеюсь, что это дело наживное!